В песчаной степи, по низинкам, где вода близко, живут не только травы-сухолюбы. Местами плотно стоят камыш и тростник, пышно разрастаются колючие кусты лоха и боярышника, немало тополей и ветлы. Эта неприхотливая ива редко растет прямым, стройным деревом.

У каждого своя осанка, и даже на просторе чуть ли не каждое второе то кривобоко, то наклонно, то перекручено невероятным образом, то ствол расколот до самой земли, и одна половина почти лежит, подпираясь толстыми обломками еще живых ветвей. А вот в последней перед впадением в Дон излучине Северского Донца стоит до сих пор ветла-старушка, которая, сколько знаю ее, ничуть не прибавила в росте. Давным-давно почему-то отстала она от своих ровесниц. Подгнила и отвалилась верхняя часть ее кроны, и в стволе, на месте отпавших сучьев, зазияли темные дупла.

Одиночество этой увечной ветлы усугублялось еще и тем, что рядом с ней, кроме низкорослой осоки, нет ни кустика, ни молодого деревца ее племени. Иногда в полуденную жару в ее листве отдыхают ватажки воробьев, присаживаются на усохшие ветки золотистые щурки, но почему-то никто из птиц ни разу не построил на ней гнездо, ежегодно пустуют и дупла. И я давно перестал рассчитывать там на интересную встречу, какие случаются в тех местах, где среди песчаного моря высятся маленькие, зеленые острова кустарников или деревьев.

Но однажды в какой-то из последних июньских вечеров дырявая ветла преподнесла мне дивный подарок. Возвращаясь после дневного сидения около гнезда тювиков в станицу, я остановился неподалеку от ветлы послушать вечернее певческое состязание двух жаворонков и совершенно бессознательно уловил, что одного дупла в ее стволе не хватает.

Посмотрел в бинокль — и залюбовался необыкновенной, как видение, картиной: стоя на краю черного отверстия, то ли задумчиво, то ли робко смотрела в сторону ушедшего за горизонт солнца сплюшка, миловидная маленькая совушка. Стояла, словно златоглазая царевна, просидевшая весь долгий день в темнице и не успевшая увидеть, какое оно, солнце красное.

Густели степные сумерки. Исчезал из посвежевшего воздуха аромат чебреца. Смолк один из жаворонков. Шестеро зайцев-подростков вышли на дорогу и, собравшись гурьбой, долго ждали или слушали что-то. А сплюшка все стояла на месте. Вот уже зеленый цвет травы и листьев на ветле стал превращаться в черный, а закатный край неба поблек настолько, что над горизонтом блеснула звезда.

И в тот же миг из соседней низинки, заросшей седолистым лохом, раздалось приятное и мягкое «тююю», а совка-царевна чуть присела и исчезла. После короткой паузы тот же нежный призыв прозвучал еще раз, после третьей или четвертой почувствовалось, что это ритм. Там, где живут сплюшки, это однотонное, но не надоедливое тюканье звучит ночи напролет. Звучит на утренней заре и даже немного после восхода солнца, быстро теряясь, однако, в многоголосице дневных птиц.

За это «тююю», которое может слышаться и как «сплюю», называют совок тюкалками или сплюшками, а за то, что и по утрам свистят, — зорьками. В дупле весь день с тремя маленькими птенцами просидела самка, а в соседнем зеленом островке затюкал, приветствуя ночь, самец.
Увидеть сплюшку засветло удается реже, чем любую другую сову. Когда самка на яйцах или при птенцах, самец весь день сидит, затаившись, неподалеку на сучке у ствола. У сплюшки такое маскировочное одеяние, совершеннее которого в птичьем мире, пожалуй, нет.