Из края в край до последней былинки просматривается огромное поле. Страда уже поостыла, но еще не успели перепахать золотой ковер ячменного жнивья. Сверкает оно в лучах встающего солнца, и, как бугор чистого золота, сияет на нем последний ворох соломы. Взгляд уже не задерживается на привычной красоте, но изумление всегда неожиданно: словно сотканная из небесной сини, на ворох опускается сизоворонка и, застыв, превращается в самородок чистейшей бирюзы.

И невозможно пройти или проехать, не остановившись, потому что уже идет осенний пролет сизоворонок, и каждая встреча с синеперой птицей может быть последней до будущего мая.
От двухмесячного лазанья по дуплам и тесным норам поистерлось перо, но его блеск скрывает обношенность наряда, и кажется он издали таким же свежим, как в первые дни прилета. При каждом движении, при взлете, броске на добычу, чистке сверкают и переливаются синие краски оперения от бледно-голубой до почти черной, как у ворона.

Но эта непередаваемая игра красок всего-навсего отражение света на сероватом пере, и нет в нем ни зернышка голубой краски. Когда сизоворонка, освещенная утренним солнцем, летит вдоль темно-зеленой стены леса, песчаного берегового обрыва или меловой стены или порхает, как огромная бабочка, над полем спелой пшеницы, снимая с колосьев хлебных жуков, на ее оперении повторяется гамма холодной половины спектра.

И лишь коричневая спина выглядит одеждой с чужого плеча. На желтом ворохе соломы сизоворонка действительно как бирюза на золоте. Но, опустившись на ветку ветлы, когда под ветерком узкие листья поворачиваются изнанкой наружу и дерево из зеленого превращается в голубовато-сизое, птица становится невидимкой. И чистое летнее небо словно растворяет половину птичьей нарядности в своей голубизне.

Сизоворонки вызывают восхищение не только красотой наряда, но и токовыми полетами вскоре после возвращения на родину. Одинаковые по цвету, самец и самка неразличимы и по мастерству полета. Взмыв крыло в крыло почти до облака, они бросаются к земле, чертя в воздухе длинные зигзаги. Крылья почти сложены, и скорость падения такова, что снизу кажется, будто негромкий рокот или курлыканье немного отстает от птиц.

Однако самка в проявлении своего восторга более сдержанна, чем самец, поэтому воздушный дуэт удается увидеть реже, чем одиночные игры самца. Даже возвращаясь с кормежки, он делает не обычную посадку на ветку, а падает с высоты, качаясь на крыльях, проносится мимо намеченной присады, мгновенно взмывает выше дерева и, сделав над его вершиной крутой вираж с каким-то особым вывертом, точно опускается на кончик сухого обломка. Ветер, даже очень сильный, не нарушает точности этой посадки, и повторных заходов и промахов не бывает.

В обычном крейсерском полете сизоворонку легко узнать даже издали, не видя ее расцветки, по необычной для других наших птиц манере при каждом взмахе высоко поднимать полусогнутые крылья, как бы размеренно всплескивая ими.

Гнезд сизоворонки не строят, но чтобы вывести птенцов, им обязательно нужны надежные стены и крыша, потому что скорлупа их яиц такой белизны, которая видна в любой темноте, а птенцы вылупляются совершенно голые, без единой пушинки, и для них одинаково опасны и солнце, и ветер, и дождь. Им нужен дом, а не гнездо. Есть такой дом — займут, нет — построят сами.