Одна пара, которая жила по соседству с луговым лунем и коршуном, вплетала в свой напев тирады этих хищников, которые они издавали во время частых драк. Но в интерпретации варакушки и эти резкие голоса становились мягкими и мелодичными.

В июне песни варакушек стали слышаться реже, зато из всех кустарников и небольших рощиц зазвучали их тревожные голоса — это означало, что в гнездах уже подрастают птенцы. Пока они были еще маленькими, родители старались поменьше шуметь поблизости от дома. Свое резкое «тии», выражающее беспокойство, они произносили как бы вполголоса. Но когда дети покинули гнезда, взрослые наконец дали волю своим чувствам.

Стоило подойти близко к затаившемуся в кустах выводку, как самец и самка, задрав хвосты, как это делают дрозды, и опустив крылья, усаживались неподалеку от непрошенного гостя и начинали бесцеремонно ругать его на своем птичьем языке.

Здесь опять хотелось бы сказать о невольном беспокойстве, которое нередко причиняет человек своим соседям — птицам, даже не замечая этого. Особое значение приобретает этот фактор в пригородных лесах и парках. Наблюдениями и опытами зоологов установлено, что одно только присутствие людей в лесу в пору гнездования птиц может роковым образом сказаться на судьбе многих поколений.

Жизнь птиц в пору гнездования требует мобилизации всех сил. В это время могут играть роль не только дни или часы, но даже и минуты. Это бросилось мне в глаза при знакомстве с семейством садовой овсянки, которое жило на небольшой поляне неподалеку от нас. Их гнездо было устроено в небольшой ямке на земле возле сухой березы.

10 июня птенцы были еще совсем маленькие и походили на серенькие комочки пуха. Им было от роду два-три дня. Самка почти не сходила с гнезда, пищей все семейство обеспечивал самец. Когда мать, привстав, передавала принесенный самцом корм, птенцы разом поднимали головки, раскрывали рты и издавали звуки, которые напоминали тиканье небольших часов.

14 июня у молодых овсянок уже развернулись кроющие перья. Теперь они все свободное время чистились, махали крылышками, чесались, отряхивая с себя последние пушинки. Прямо на глазах из мохнатых пуховичков они превращались в аккуратных птичек, покрытых гладкими перышками, хотя отдельные пушинки, как рожки, еще долго торчали по бокам головы. Изменился и голос. Они стали пронзительно цыкать, причем кричали уже не хором, а каждый подавал свой призыв в отдельности.

За день до вылета у молодых овсянок наладилась четкая звуковая связь с родителями. Пока самец пел на своем сторожевом пункте — ветке сухой березы, птенцы чистились, привставали, подавали голос. Если взрослая птица улетала, они тихо лежали в гнезде. При появлении опасности самец, где бы он ни был, поспешно возвращался на свою ветку и начинал монотонно повторять один и тот же позыв. Первый его слог звучал пронзительно и напоминал голос птенца-слетка, а второй был более низким и грустным. При этом крике дети затаивались и цепенели, пока не следовал “отбой тревоги”.