Ворона орет, стучит клювом по ветке, чтобы ее оставили в покое, но это не помогает: чужой хвост все ближе, и приходится перелететь на другое дерево, где все может повториться сначала. И все это не ради выгоды или мести, а так, озорства ради. Нельзя сказать, что к нему все остальные относятся безучастно. Иногда обиженная находит защиту среди соседей и обидчице приходится удирать самой.

Но вместе с тем воронам чужд деспотизм в отношении своих. То, что в курином или голубином мире решается грубой силой, у ворон исключено. Здесь действует еще одна заповедь: своих не бить! Конечно, угрожать для временной острастки можно, но драться, как дерутся зяблики, ласточки, ястреба, камышницы и многие другие, у них запрещено. “Ворон ворону глаз не выклюет” — кто не знает эту поговорку. Ворона вороне — тоже. Да что там глаз: пера по злобе не выдернет.

Зимой причиной раздора может быть только что-то съедобное. Но у ворон в силе такое правило: если кусок большой, его клюют все, кому возле него места хватит, если мал и его можно унести в клюве, он принадлежит той птице, которая его нашла. А если он великоват для одной и его же вполне хватило бы на троих, как тогда пойдет дележ?

В один из самых неприятных зимних дней, с ветром и дождем, когда непогода всех, кроме ворон, заставила сидеть под крышей, я разбросал во дворе шесть крупных рыбьих голов и стал наблюдать из окна, как будут развиваться события.

Вскоре четверка бывших поблизости ворон по очереди перепробовала, “продегустировала” все головы. Их интерес был замечен пятой. Когда же пятая опустилась во двор, это увидели и те, что были подальше. И вскоре от головы к голове расхаживали уже шестнадцать ворон. Потом улетали одни и прилетали другие, и в конце концов дарового угощения понемногу — кому больше, кому меньше — хватило на всех. И при этом была допущена лишь одна бестактность: нетерпеливая, намокшая и некрупная ворона подошла к той, что клевала голову, придерживая ее лапой, и несильно дернула ее за кончик крыла. Та оставила голову и отошла в сторону.

Постояла, как подумала: «Кому отдала-то?» Решительно вернулась и вновь овладела добычей.
И оказалось, что не сила, рост и возраст определяют, кому достанется кусок, а именно решительность. Каждая вновь подлетевшая ворона могла отобрать его у любой обладательницы, опускаясь прямо перед ней. Но если неимущая подходила пешком, то исход мог быть разным.

Хозяйка могла уступить, а сама пойти и отобрать такую же голову у соседки, а та, в свою очередь, отобрала бы отданную голову у первой. Если хозяйка не хотела отдавать добром, неимущая подбиралась к ней бочком и, прижимаясь к земле, тянулась клювом к голове и завладевала ею. Получалось, что сильная птица проявляла великодушное снисхождение, удовлетворенная поведением и позой просительницы.

Не раз проявлялось и упорство: не подходи, не отдам! И тогда против упорной сразу объединялась такая же пара, как в игре с собакой, только это уже была не игра. Одна птица стояла у хвоста, другая — против обладательницы головы, как бы намекая: если не отойдешь, отберем. Ей-то и доставалась добыча, а помощница вместе с «обездоленной» шли к другим и, объединившись в пару, могли повторить тот же прием с кем угодно третьим.

За полчаса от рыбьих голов остались искрошенные косточки жаберных крышек, остальное было съедено. Но за полчаса не было ни единого удара, ни единого щипка, которые могли бы причинить боль. Не появилось во дворе ни одной птицы, которой подчинились бы все. Не было деспота, но порядок-то все-таки был! Наелись — не наелись, но досталось всем.